…Он пришел внезапно и стоял перед нею в атрии, где шаги эхом отдавались от стен и стояли вечные сумерки, и Ливия видела его бледную тонкую кожу, чуть заметные морщинки у глаз и рта, прямой нос с четко вырезанными ноздрями и крепко сжатые губы. Собственно, между ними и раньше существовала, отчасти основанная на его природной сдержанности, стена отчуждения, сейчас же Ливия как нельзя более ясно чувствовала присутствие некоей нерушимой преграды. И блеск в его пасмурно-серых глазах не предвещал ничего хорошего.

Отвращение, презрительное любопытство, холодный гнев, твердое намерение раз и навсегда выяснить все до конца… Ливия была готова встретить все это, принять или попытаться отринуть. Она не собиралась навязывать ему никаких игр, все было достаточно ясно и так… Все, кроме того, как он отнесется к Асконии.

Впрочем, Луций Ребилл начал речь не с ребенка.

– Ты можешь забрать свое приданое, а также все то, что я тебе купил за время совместной жизни. Еще в моем доме остались две рабыни из числа тех, что ты привела с собой. – Он говорил сухо, спокойно, хотя все его слова, поза, лицо выражали какое-то окаменелое негодование.

– Конечно, я заберу девушек, Луций. Что касается остального, то мне все равно…

– Я не нуждаюсь в этих вещах! – резко перебил он.

– Понимаю. Что ж, я пришлю кого-нибудь за ними… в ближайшие дни.

Ливия говорила спокойно, с достоинством, без тени смущения и вины, даже несколько небрежно и равнодушно. Луций невольно содрогнулся. Неужели она не понимает! Не понимает, что все эти мелочи, осколки старого, потерянного мира, навсегда исчезнувшего отрезка времени словно бы окутывали его облаком воспоминаний и впечатлений. Вот ее гребень, вот башмачки из лиловой кожи с золоченой нитью, какие она любила надевать по праздникам, вот цепочка, лежащая на столике, будто крошечная горсть серебряного песка… Точно послание из жизни, остановившейся много лет назад. В конце концов Луций не выдержал и велел собрать и вынести все оставленные сбежавшей супругой вещи в чулан.

Больше ему нечего было сказать, и тогда он произнес то, что хотел произнести, чего желал и одновременно страшился, – для него это было все равно что заглянуть в ящик Пандоры.

– Я хочу увидеть свою дочь.

Вопреки ожиданиям, Ливия тотчас согласно кивнула и вышла. Она довольно быстро вернулась и сказала:

– Идем в перистиль.

Он послушно пошел за нею на воздух, под мягко струящийся свет солнца, к влажному запаху недавно политой земли. Ливия выбрала скамью недалеко от фонтана, и пока она разворачивала ребенка, Луций смотрел на мерцающую, то и дело меняющую свой цвет, словно павлинье крыло, неспокойную воду. Он весь сжался, потом повернулся и… Ливия сидела с ребенком на руках, а Луций стоял и смотрел на девочку. Она спала так безмятежно, что даже не проснулась от прикосновений матери, и он видел удивительно мягкие, нежные, бережно вылепленные природой черты маленького лица, тоненькие светлые волосики, здоровую смуглоту на щечках и золотые ресницы и ощущал, как что-то резко, почти жестоко ударяет по всем чувствам. И Ливия поразилась выражению лица своего бывшего мужа: прямо на ее глазах в душе этого человека в муках рождалось что-то новое, появлялись незнакомые прежде оттенки чувств, он одновременно радовался и страдал…

– Ты можешь взять ее на руки, – сказала молодая женщина.

– Нет. – Луций отстранился с какой-то горделивой горечью. – Пожалуй, не стоит.

– Она – твоя, – тихо произнесла Ливия, – я бы не стала тебя обманывать, тем более что теперь все равно ты не примешь меня обратно, да и я не намерена сходиться с тобой.

До сего момента Луций не собирался высказывать обвинений, просто потому, что не мог спокойно вынести ответной невозмутимости, но теперь произнес запальчиво, даже злобно:

– О чем ты думала, когда решилась рисковать жизнью своего нерожденного ребенка?!

Как и ожидал Луций, Ливия не опустила глаза, лишь медленно покачала головой.

– Обстоятельства не оставили мне выбора. Если помнишь, мы неплохо жили с тобой, ты нравился мне как человек, и я не собиралась от тебя уходить, а тем более – бежать неведомо куда. Я поняла, что беременна, за несколько дней до того, как покинула дом, и не призналась тебе сразу, потому что хотела немного привыкнуть к своему новому состоянию. Я намеревалась сказать о ребенке именно в тот вечер, когда Гай Эмилий приполз к порогу нашего дома, истекая кровью. Что мне оставалось делать? Предать его в руки солдат триумвиров? Если хочешь знать, он встретил меня на Форуме еще в день похорон Цезаря и предложил уехать вместе – я отказалась. И разве я могла признаться, что укрыла его в доме, ведь ты выдал бы его солдатам!

– Конечно, – твердо, с нажимом произнес Луций, потом прибавил: – Недаром в Риме так любят повторять «смотри назад». Наша совместная жизнь началась со лжи, следовательно, не могла закончиться ничем хорошим.

– Я тебе не лгала, – заметила Ливия. – Я сразу призналась, что люблю Гая.

«Надеюсь, твоего любовника уже съели рыбы!» – хотел крикнуть Луций, но сдержался. Вместо этого сказал:

– Нам придется увидеться еще раз – на свадьбе Децима. Марк Ливий хочет, чтоб я присутствовал, и мне сложно ему отказать.

Ливия кивнула. Луций собрался уходить, но потом замешкался.

– Ты назвала девочку Асконией?

– Да, – ответила молодая женщина и замолчала. Луция злился, видя, что она чувствует себя хозяйкой положения.

– Возможно, позднее я заберу ребенка в свой дом, – сказал он, желая напугать и уязвить Ливию.

Молодая женщина приподняла брови и в выражении ее лица вслед за недоумением проступила открытая враждебность.

– Этого никогда не случится, – с холодной уверенностью произнесла она, поднялась со скамьи и, не дожидаясь ухода Луция, покинула перистиль.

…Возвращаясь к себе, Ливия с трудом сдерживалась, чтобы не заплакать. Что она могла поставить в вину Луцию? То, что не передал ей послание Гая? Но как еще он мог поступить?! Зато сейчас ни словом не напомнил о том, что, покидая дом вместе с любовником, она взяла (считай, украла!) довольно много денег, которые так и не удосужилась вернуть… Ливия прекрасно понимала, что именно она лишила свою дочь отца и, скорее всего, – должного положения в обществе. Да к тому же теперь у нее не было ни малейшей надежды не то чтобы воссоединиться с Гаем Эмилием, а даже просто узнать о его судьбе.

Поручив Асконию рабыням (вернувшись в Рим, Ливия, по примеру всех богатых женщин, нашла для ребенка кормилицу), она направилась в спальню, где Тарсия разбирала сундук с одеждой. Она застала девушку сидящей в сломленной позе – голова служанки была опущена, руки висели как плети.

Ливия села рядом и ласково обняла гречанку.

– Скажи, что с тобою? Это из-за того, что случилось на острове? – она сделала паузу, во время которой Тарсия не проронила ни слова – Но ты должна успокоиться. В конце концов ты осталась жива и здорова и в отличие от многих вернулась домой. Или ты так сильно тоскуешь по Элиару?